Свет бесчисленного количества уличных фонарей, мерцавших за окном мчащегося автомобиля, придавал водителю и его спутнику некое подобие спокойствия и невозмутимости, ведь противостоял тяжести тьмы – верной спутницы надвигавшейся ночи. Сонм этих сияющих стражей – единственное, что стояло между путниками и бушевавшей вокруг порочной жизнью многомиллионного мегаполиса. Но, когда источаемая фонарями световая преграда оборвалась (что означало не что иное, как выезд из города) обоих посетило неискоренимое смятение, ибо взгляд их был прикован к самому сердцу быстро сформировавшегося непроглядного мрака, воспротивится которому тщетно пытались излучаемые фарами пучки света. Ежесекундно нараставшее напряжение, которое возникло между участниками бесцельного путешествия с самого его начала, становилось до жути невыносимым. Причина такой неблагоприятной атмосферы внутри салона заключалась в незнании: оба шественника могли лишь предполагать, как именно все закончится, однако в том, что это произойдет совсем скоро, сомневаться никто не мог. Мысль эта угнетала обоих, ведь последствия пережитых ими событий имели колоссальную значимость, отчего жизнь каждого из них зависела только от предпринятых действий при остановке авто.
Решив, что не выдержит более столь тусклой обстановки, пассажир наконец прервал продолжительное молчание своим хриплым голосом:
- Ты когда-нибудь смотрел «Драйв»? Это весьма популярный криминальный триллер. Ты ведь смотришь фильмы?
Положение водителя, к которому обращались, не изменилось: взгляд по-прежнему был прикован к горизонту, а руки – к рулевому колесу. Это вовсе не смутило заговорившего спутника, и тот продолжил:
- Я не в восторге от того фарша, которое заполняет сегодня кинотеатры под видом блокбастеров, но этот фильм меня действительно удивил в свое время. Темный, жестокий, нуарный: да это же гребаный диснейленд для таких социопатов как я! – повышенным тоном прозвучало из уст говорившего. Он все время рассматривал человека за рулем в попытках объяснить непоколебимость и безмятежное спокойствие последнего, параллельно пытаясь угадать ход его мыслей.
- Никогда бы не подумал, что такой простой сюжет в оболочке грамотной режиссуры окажет столь сильное влияние на массовую культуру, к которой, откровенно говоря, я себя так же приписываю, - покосившись на водителя ухмыльнулся рассказчик, - то, что я делаю можно по праву считать искусством. В некотором роде – губительным, но куда же сейчас без жертв?
Вдруг, персона, сидящая на пассажирском кресле и размышлявшая вслух о губительном искусстве, остолбенела, будто жертва взгляда Медузы Горгоны или персонаж произведений Говарда Лавкрафта, который оказался лицом к лицу с тем, что поистине можно считать запредельным ужасом. Он стал объектом холодного, проницательного взгляда голубых глаз водителя, повидавшего, казалось, больше смертных грехов, чем способен вынести разум исповедника. Холодный пот покрыл тело заболтавшегося путника и его взгляд снова уловил засохшие кровавые пятна, покрывавшие белую кожаную куртку водителя. Крепко держась правой рукой за нож, спрятанный в пиджаке, рассказчик продолжил говорить, понимая, что иллюзия свободного обсуждения малоприятных тем разбилась этой минутой в дребезги.
- Больше всего в этом фильме мне нравится герой Райана Гостлинга. Этот парень способен очаровать даже без слов. Нет, серьезно, за весь фильм он произносит меньше слов, чем Руби Род за пять минут экранного времени, но при этом остается звездой шоу, - сказал человек в чистом деловом костюме, гладя большим пальцем правой руки солидного размера бриллиант, внедренный в рукоять его балисонга.
- А как же там хорош Альберт Брунс! Боже, я бы этому парню лично оскар отдал бы. Каждый раз, когда он появлялся на сцене, я чуть ли не в экстазе был. Шикарный актер! Жаль, что его персонажа погубила жестокая рука сценариста…
Убаюкивающий гул мотора не смог искоренить вновь воцарившееся напряженное затишье. Тьма окончательно поглотила дробь мерцающих огней оставленного позади города, а встречная полоса практически полностью опустела. Мысли о скорейшем завершении этой мучительно долгой поездки, словно паклевые факелы, пропитанные воском, были пропитаны меланхолией. В том, что последствия остановки авто будут трагичными, не сомневался ни один из ныне пребывающих в оковах молчанки узников.
- А знаешь, это банальное высказывание: «нет ничего идеального» - на самом деле очень жестоко, - продолжил свой монолог рассказчик, - ведь оно сводит на нет все наши старания достичь идеала. Постоянно напоминает о нашей несовершенности и слабости перед бесконечным числом обсуждений достигнутых нами результатов. Всегда найдется тот, кто разглядит трещину на, как казалось, идеально ровной поверхности, после чего она вмиг перестает быть таковой. Так вот, я разглядел трещину в «Драйве», а точнее – целый, мать его, разлом. Кончено же я говорю об основном посыле фильма, мол, «каждый из нас может быть героем будь то застенчивый, молчаливый механик или профессиональный танцор чертовой мазурки», - саркастично фыркнул он, - вот только необходимо подтолкнуть его на путь истинный. И что же у нас в роли начального импульса? Чертова любовная линия! Это так оригинально! «Ой, что это? Колокола звенят: моей возлюбленной угрожает опасность. Скорее, необходимо принять пафосную позу и вышибать дурь из плохих парней».
Перекошенное лицо рассказчика выражало то ли скепсис то ли ярое недовольство, а, быть может, и то и другое.
- Но я все равно люблю этот фильм! – неожиданно вскрикнул он, резко изменившись в лице, и повернулся в сторону водителя, но последний и на этот раз не проявил ни капли интереса к происходящему, - я должен признать, что акцент на любовных интригах, так мною презираемых, крайне мал: нет душещипательных, проницательных, сопливых и неоправданно затянутых разговоров, которые тщетно пытались бы мне всучить, что между этими голубками существует скрытая и неразрывная любовная цепь, которая толкает их на крайние меры. «К черту это дерьмо!» - вскрикнул Николас Рефн и сделал своего персонажа молчаливым, холодным и расчетливым. Вот это я люблю! Вот это ценится в моем бизнесе. А как Гостлинг играет глазами! Без капли сомнения верил всему, что происходило на экране и все благодаря этому дьявольски убедительному взгляду. Ты бы составил ему достойное соперничество в этом, - покосился на водителя рассказчик, - однако, я погорячился, назвав его лучшей частью картины. Ни он; ни великолепный саундтрек; ни плавные, красочные кадры, снятые толковым оператором; ни даже сама режиссура Николаса Рефна, который так мастерски дирижировал съемочным процессом – все это не возымело бы на меня ни малейшего эффекта, если бы не талант Альберта Брунса. Непоколебимость, верность принципам, неприступная мнениям окружающих уверенность – все это было столь удачно передано через актерскую игру, что не восхитится этим парнем могли бы лишь глупцы либо самые ярые завистники. Вот то, на чьем фоне все недостатки, включая халтурный сюжет, становятся блеклыми и малозаметными. Вот, из-за чего пламя интереса жадно поглощало все мое внимание, оставляя от недовольства, скуки и придирчивости одни лишь тлеющие останки.
Вдруг рассказчик замолчал и стал окидывать глазами окружавший их, плотно осевший мрак, будто что-то выискивал в нем. Мельтешась на кресле, он суетливо вглядывался во все стороны и щурился в безрезультатных попытках разглядеть хоть что-то в глубинах ночи. Наконец, убедившись, что ничего, помимо них самих, не пыталось нарушить бескрайнее величие ночного сумрака, человек, который несколько минут назад оживленно размышлял о некоем фильме, тихо сказал:
- Останови здесь.
Автомобиль начал плавно останавливаться, съезжая на обочину, пока полностью не прекратил движение. Молчаливый водитель холодно смотрел в глаза своему пассажиру, пока не услышал шепот последнего:
- Пошли.
Дверь с левой стороны авто отворилась с характерным клацаньем дверной ручки, и водительское кресло вмиг опустело. Путник, который практически не замолкал во время странствия, последовав примеру своего перевозчика, вышел из машины и, крепко сжимая правую руку, погруженную в карман, медленно направился к багажнику, возле которого уже орудовал хозяин транспортного средства.
“Еще раз повторяю, джентльмены, все ваши попытки добыть из меня новые сведения касаемо той злополучной ночи ни к чему не приведут. Держите меня в заключении хоть вечность, можете запереть меня в самое затхлое, темное и смрадное прибежище настигнутого карающим правосудием криминального гения, но вам ничего нового об этом деле не узнать лишь потому, что мне самому более ничего неизвестно. Я поведал вам абсолютно все, не сокрыв ни одного фрагмента увиденной мною картины и готов повторить это под присягой. Не отрицаю, что обстоятельства, при которых я оказался на месте ужасного преступления, могут вызвать у вас вполне обоснованные подозрения ко мне, но я готов поклясться, что ни коем образом не связан с ужасными событиями, произошедшими в ту необычайно темную ночь.
Повторяю: после неудачной полуторачасовой попытки починить сломавшееся авто и провалившейся затее доехать до ближайшей заправки автостопом, я пошел вдоль шоссе в сторону города, по крайней мере, я полагал, что город находится именно в том направлении. Происходило это поздней ночью: примерно в два часа после полуночи. Возможно, именно по этой причине ни один из редких, попутных автомобилей не остановился на мою просьбу: кого не проберет естественный страх при виде одинокой, блуждающей в таком месте особы еще и в столь поздний час? После еще часа безрезультатных поисков инфраструктур, намекавших на близость к цивилизации, я увидел под ногами некое белое пятно формы прямоугольника. Несмотря на то, что мои глаза давно успели адаптироваться к темноте, я далеко не сразу разглядел отведенный в сторону взор Эндрю Джексона, красующегося на поднятой мною двадцатидолларовой банкноте. Таких банкнот я обнаружил целое множество, пройдя еще несколько фунтов. Не понимая, что происходит, но сохраняя чистоту рассудка, я сразу же отказался от нечестивых мыслей, которые призывали к немедленному сгребанию разбросанных по всей ширине дороги купюр, и направился к месту, откуда, как я полагал,
распространялись по округе эти проклятые деньги, подхваченные дуновением прохладного ночного ветра. Я встречал на своем пути все большее количество волочившихся по асфальту двадцатидолларовых банкнот и продолжал свой путь в несколько десятков фунтов, пока не испытал самое настоящее потрясение. Мною было обнаружено былое вместилище денег: оно представляло собой обычную с виду, но весьма объемную дорожную сумку, из которой продолжали вылетать эти богомерзкие бумажки, дьявольски извиваясь и танцуя свой бесноватый танец на ветру. Но не сумка заставила ввести мое тело в глубочайший ступор, а то, что лежало подле нее. Бездыханное, окровавленное тело, которое я смог разглядеть лишь подойдя почти вплотную, стало причиной моего панического страха перед темнотой и опустелым шоссе, не говоря уже об ядерной смеси одного и другого, заставляющей мое больное воображение представлять каждую найденную тусклым светом фар кочку в ужасающем образе.
На сколько рыхлой и ненадежной не была бы моя память, но из нее ни за что не искоренить плотно засевшие, вызывающие дрожь детали касаемо моей находки. Передо мной лежало безжизненное тело человека зрелого возраста, очертания лица которого разглядеть не удалось, но кудрявые волосы явно были седыми, отчего я и заключил, что этот несчастный был преклонных лет. На нем были: пиджак светло-серого цвета, покрытый огромными, темными пятнами; рубашка, цвет которой установить не удалось из-за обильного количества впитанной крови и темные брюки. Из правой груди пострадавшего торчал нож с, как мне показалось, каким-то рубином или бриллиантом на торце рукоятки. Сумка с деньгами лежала почти вплотную к жертве в перевернутом состоянии, а перед ней виднелись следы пробуксовки автомобиля.
После увиденного мое сознание помутнело, и я впал в беспамятство под давлением овладевшего мною шока, поэтому не приложу ума, как и сколько я добирался до ближайшего придорожного кафе, находившееся, как стало известно позже, в десяти милях от места происшествия. Помню лишь падающую вниз чашку чая(видимо, я был столь перепуган и вспыльчив той ночью, что персонал кафе решил успокоить меня чаем), выпущенную из руки за несколько мгновений до моего падение в глубокий обморок. Очнулся я уже в городском госпитале, в самом центре сгустившейся толпы полицейских и врачей, непрерывно о чем-то твердивших. Уже позднее, от детектива, я узнал, что найденное тело принадлежало одному из криминальных авторитетов города, а деньги как-то связаны с ограблением ломбарда, во время которого был застрелен один участник операции. Это все, что мне, а следовательно, и вам известно. Быть может хоть на этот раз вы мне поверите...»
- показания Рональда Крентона в деле об убийстве Бенедикта Ривза.
